Юрий Львович Слёзкин (1885-1947). <...> C'etait un mal vulgaire et bien connu des hommes
Mais, lorsque nous avons quelque ennui dans le coeur,
Nous nous imagmons, pauvres fous que nous sommes,
Que personne avant nous n'a senti la douleur. <...> I
Наташа и Глаша шли под руку по каштановой аллее, уже желтой и поредевшей. <...> Наташа -- горбатая, с худым бледным лицом, опиралась длинной костлявой рукой на палку, а
Глаша несла большой букет астр. <...> В конце аллеи, на лужку,
возвышался за оградой мраморный крест. <...> Наташа молилась, широко крестясь своей
высохшей обезьяньей рукой; Глаша глубоко задумалась. <...> Она смотрела перед собою на астры, на мраморный крест. <...> -- Oui, nous avons vecu et nous revivrons, -- говорила она сестре, стараясь идти с нею в ногу. <...> .
Глаша не возражала -- ей было всё равно. <...> Сестры молча поднялись на ступеньки крыльца, уже заброшенного, с пунцовыми листьями
винограда, с отсыревшим столом и стертыми скамейками. <...> Здесь они редко сидели, всё свое время проводя в другой комнате, рядом,
-- в маленькой клетке, обитой сиреневым кретоном,-- теплой и уютной. <...> Наташа, слушавшая ее из сиреневой клетки, тоже вскрикивала и потом говорила:
-- Ах, Глашенька, как ты меня напугала! <...> Если Глаше играть не хотелось, они обе усаживались в сиреневом будуаре у круглого столика с
лампой под большим сиреневым абажуром, Наташа брала свое вышивание "Point lasse"* (это было такое
же бесконечное вышивание, как и ее роман), а Глаша читала, всегда что-нибудь французское. <...> Задумавшись -- Наташа над своим вязанием, Глаша над книгой -- обе сестры смотрели на огонь
лампы или прислушивались к визгу ветра за окном и скрипу полов в пустынных комнатах. <...> Так было и
сегодня, и так же после долгого молчания Наташа вздохнула и попросила:
-- Глашенька, друг мой, если тебе не трудно, прочти мне "La nuit doctobre"** ...помнишь, как это
там хорошо... <...> -- Горбунья закрыла глаза и вытянула вперед костлявые руки. <...> -- Помнишь:
C'etait <...>
Астры.pdf
Юрий Львович Слёзкин (1885-1947).
Источник: "Новелла серебряного века",Москва, "Терра-Terra", 1994.
OCR и вычитка: Александр Белоусенко (belousenko@yahoo.com), 16 августа 2003.
ЮРИЙ СЛЁЗКИН
АСТРЫ
Как увядающее мило.
Какая прелесть в нем для нас,
Когда, что так цвело и жило,
Теперь так немощно и хило
В последний улыбнется раз.
Ф. Тютчев
C'etait un mal vulgaire et bien connu des hommes
Mais, lorsque nous avons quelque ennui dans le coeur,
Nous nous imagmons, pauvres fous que nous sommes,
Que personne avant nous n'a senti la douleur.
A de Musset*
* Это была беда, хорошо знакомая людям,
Но, когда в наше сердце входит горе,
Нам, несчастным, кажется, что никто
Еще до нас не испытывал подобной боли
А. де Мюссе
Альфред де Мюссе (1810-1857) -- французский поэт-романтик. Цикл поэм "Ночи" (1835-1837),
любимый Наташей, проникнут меланхолией и скорбью.
I
Наташа и Глаша шли под руку по каштановой аллее, уже желтой и поредевшей.
Наташа -- горбатая, с худым бледным лицом, опиралась длинной костлявой рукой на палку, а
Глаша несла большой букет астр. Это была их обычная вечерняя прогулка. В конце аллеи, на лужку,
возвышался за оградой мраморный крест. Здесь была похоронена их мать. Отец их, тоже умерший, лежал
далеко отсюда -- в городе, где был губернатором. Они остались одни -- две сестры доживать свою
скучную жизнь в родовом Замосье. Они решили жить в имении потому, что город их пугал, не
привыкших к самостоятельности. Ни одна, ни другая не умели хозяйничать, управляющий их обкрадывал,
мужики надували, но все-таки это было насиженное гнездо, и они любили его -- должно быть, за те
длинные тоскливые вечера, которые проводили здесь.
Они склонились над могилой и долго молчали. Наташа молилась, широко крестясь своей
высохшей обезьяньей рукой; Глаша глубоко задумалась. Она была гораздо моложе сестры, красивее ее; ей
шел тридцать пятый год. От долгого девичества она несколько высохла, но еще не отвыкла мечтать, и с
каждым годом, ведущим ее к старости, -- мечты эти становились неопределеннее, но острее.
Каждый год, чаще всего весною, ею овладевал болезненный мистицизм, она точно вспоми-нала о
всех своих прегрешениях и торопилась каяться. Тогда зажигались лампады, читалось евангелие,
надевалось черное платье. Потом неожиданно в один из солнечных дней она вдруг чувствовала себя
совершенно холодной к религии; она уходила в лес, долго бродила там и приходила домой хмельная,
взволнованная, дикая. Ее серые, всегда грустные глаза загорались, вся она выпрямлялась, а голос ломался
Стр.1