В.М.Шулятиков
"БРОДЯЧАЯ РУСЬ"
(Памяти С. В. Максимова)
Около тридцати лет тому назад полубеллетристические-полуэтнографические очерки
С.В.Максимова[1] знакомили русскую интеллигенцию с миром бродяг и босяков. Правда, Максимов в
своих очерках не открывал совершенно нового мира: бродяги и раньше весьма часто останавливали на
себе внимание русских писателей. Бродяги фигурировали, например, в качестве эффектных героев
романтических поэм и повестей; бродяг идеализировали, "личность" бродяг защищали "люди сороковых
и пятидесятых годов"[2]; о "лютом бродяжьем горе" скорбели прогрессисты-народники. Но Максимов
первый в многосторонней картине изобразил "бродяжье" царство, первый заглянул пристально в его
глубину, первый широко рассмотрел вопрос об его истинных экономических и социальных устоях,
первый сделал некоторые общие выводы о духовном и нравственном облике его обитателей.
Он имел перед своими глазами бродячую Русь, живущую традициями седой старины,
поставленную далеко не в те суровые условия существования, какие выпали на долю современного
босячества. Его бродяги - "голь настоящая, сгорбленная и оборванная, очень растрепанная и неумытая" -
не являются обреченными на немедленную гибель пасынками того общественного и хозяйственного
строя, на лоне которого они потерпели крушение. Лишившись звания и положения полноправных членов
этого строя, они, тем не менее, продолжают сохранять некоторые родственные связи с этим строем,
находятся под его покровительством, пользуются строго определенной помощью с его стороны, живут
на его иждивении.
Крестьяне-общинники и патриархальная буржуазия, подавая милостыню, платят им "обычную,
неизбывную подать, давно заусловленную и всегда обязательную".
Обязательная уплата подобной "подати" в известной степени спасает "нищенствующую братию"
от опасности умереть голодной смертью. "Ежедневно прикармливаясь от деревенских соседей по их
непривычке к отказу, имея даже свои праздники и обедные дни, по древним народным законам, с тех
древних времен, когда у московских царей при дворе содержались даже придворные "штатные" нищие
на случай известных церковных обрядов (вроде омовения ног) - деревенское нищенство далеко от
опасностей голодной смерти". "Для нищего на Руси, на проторенных дорогах", в течение всего круглого
года имеется "готовая помощь и пища с древнейших времен".
Но нет правила без исключения, и в среде нищенствующей братии выделяются несчастливцы,
существование которых гораздо менее обеспечено, которые гораздо больше должны опасаться призрака
голодной смерти. Это - "мещанская голь", опутанная тенетами самой безысходной нужды, изнывающая в
"отчаянии бездолья" и под давлением отчаяния решающаяся на слишком "смелые" дела, на
преступления... О мещанской голи Максимов упоминает редко и каждый раз вскользь. Его интересует
главная масса обитателей "бродяжьего царства".
"Отчаяние бездолья" чуждо главной массе бродяжьего царства. Непорванная связь с
патриархальным строем, постоянная уверенность в "готовой помощи и пище" кладут на их душевный
мир свою печать: все эти погорельцы, побирушки, нищеброды, калики перехожие живут сравнительно
спокойной, уравновешенной внутренней жизнью: им недоступны глубокие, сильные, острые страсти и
душевные движения. Единственно, в чем проявляется их душевная дисгармония, порожденная
сознанием "бесталанной, сиротской" доли, в их чувствительности к обидам и в затаенной тоске.
Они, в глазах Максимова, - прежде всего люди, потерявшие силу*. He способные на сильные
чувства, не обладающие силой характера, больные, "обиженные природой", лишенные физических сил,
они органически лишены вместе с тем любви к труду.
* - См. "Бродячая Русь Христа-ради", СПб., 1877. С. 136.
Убогий Мартын "родился, как говорится, на камушке, то есть в круглой нищете", с детства
набирался уличной мудрости, просвещался "базарной наукой". В результате подобного воспитания
оказалось, что он "ни за какую работу уцепиться не мог", хотя не раз пробовал приняться за
производительную трудовую деятельность.
- Нет, ты вот послушай, - говорит автору один крестьянин. - Пробовал он, точно пробовал: из-за
хлеба очищал зимой проруби на реке: толку-то у него в этом не бывает. Нанимался он и в дома, в
работники, - да как? Меня, говорит, хоть и не корми, а давай водки. Мужик нанял его богатый, давал ему
водки каждый день, и впрямь он сыт был, и к обеду не ходил: диву даже дались. Житье ему было
Стр.1