Глазовец
Воспоминания
фельетон
"Вятский край" 1897, No 71, страница 2.
Прочитал я в No 68 "Вятского края" корреспонденцию из Глазова и невольно поддался
воспоминаниям. Корреспонденция ничего особенного на общий взгляд не содержит, читатели, вероятно,
успели ее уже забыть, хотя и прошло немного больше недели после ее появления. В ней сообщается об
открытии в нашей губернии еще новой бесплатной читальни, т.е. о событии, сделавшемся к чести нашей
за последнее время до такой степени нередким и, пожалуй, даже обыденным Что некоторые читатели,
ищущие в печати во что бы то ни стало только "новостей", не заметили этого скромного и во всяком
случае уже не пикантного события.
Но тем не менее корреспонденция эта воскресила во мне массу воспоминаний, воспоминаний
приятных о чем-то далеком, светлом и чистом. Не самый факт открытия читальни, конечно, воскресил
эти воспоминания о прошлом. Нет, они невольно поднялись во мне при упоминании дорогого для меня
имени Михаила Ивановича Шулятикова, память которого земляки глазовцы вздумали увековечить
открытием народной бесплатной читальни.
Кто такой М.И.Шулятиков, спросят меня? Хотя и недавно он помер, всего каких-нибудь года тричетыре
тому назад, но вряд-ли многие даже из его земляков, нынешних глазовцев, знают его. Последние
20-25 лет он не был в Глазове, принадлежа почти исключительно финансовому миру Москвы. И на
вопрос, кто такой М.И.Шулятиков, - москвичи скажут вам только, что это директор Северного
страхового общества и больше ничего. Но глазовцы не знают такого. Для них он все тот же
восторженный юноша, которого судьба, вырвав из университета, забросила на родину в такой момент,
когда она всего больше нуждалась в свежих силах. Это был конец 60-х годов, начала введения земских и
судебно-мировых учреждений в Вятской губернии, а с ними и время пробуждения общественной
инициативы и самодеятельности. Хорошее это было время! И таким оно представляется не одному мне.
Я был тогда совсем еще мальчуганом, учился в уездном училище. Но и мы, ребята, чувствовали
необычайность наступившего момента. Я жил у дяди, который с первого же трехлетия был земским
гласным, членом уездной управы. Мне случалось иногда ходить в управу с каким нибудь поручением к
дяде или от дяди, и я невольно сравнивал управские порядки с порядками других канцелярий, в которых
также случалось бывать. В управе все было другое, чем, например, в казначействе, на почте, в
полицейском управлении. Не только помещение и люди, но, казалось, и самый воздух и солнечный свет
здесь были иные, более мягкие и приветливые. Сколько раз я не бывал в казначействе, но всегда вступал
сюда с каким-то безотчетным страхом, хотя со мной никто и никогда не позволял себе обращаться грубо.
Каждый шаг, сделанный посторонним, казался здесь уже не дозволенным. О полицейском управлении я
уже не говорю; вся обстановка его наводила на меня ужас, хотя в канцелярии его и занимался мой
близкий родственник, за которым я иногда заходил сюда по поручению его матери.
Но с каким удовольствием, соединенным с любопытством, я бегал обыкновенно в земскую
управу, если меня посылали сюда. По простоте ребяческой я не считал управу канцелярией или
присутствием. Мне представлялось, что сюда ходят даже и служащие только разговаривать, читать,
рассматривать карты, планы, разные вещи, учебную мебель и пособия. Писанье бумаг, прокладка на
счетах все это мне представлялось так себе случайным. Заходя в разные комнаты, я больше обращал
внимание на развешанные по стенам географические карты, какие-то планы, на книги, лежавшие по
окнам и столам. Служащие здесь не просиживали стульев. Мне чаще приходилось заставать их кучками
по два, по три человека, что-нибудь разговаривавших. Здесь всегда слышались разговоры, но не те, что в
казначействе или полиции, где кроме "куда лезешь", "поди прочь", "стой на своем месте" и прочие я
почти ничего не слыхал. Через 30 лет, впрочем, разница во всем этом значительно поуменьшилась;
влияние вековых привычек оказалось сильнее и "благодетельный" окрик легко был перенят и многими
земскими деятелями.
Но в чем всего более обнаруживалась разница между земской управой и другими учреждениями -
это в отсутствии у первой среды служащих субординации, которая меня особенно давила в казенных
канцеляриях. Здесь свое ничтожество я чувствовал тем сильнее, чем больше сидело за столами
Стр.1